Миша, когда спрашивают: что играет эта группа, становишься в полный тупик, ответить
невозможно.
-Абсолютно невозможно.
У вас очень русские песни...
Это от земли, наверное, здесь ведь корни. И это просто песни, мы так и думали, мы никогда не
называли себя роком. Это просто ансамбль, который играет песни... на электрогитарах (и не только).
Как связаны эти русские корни с текстами, в которых у тебя идет так называемый культурный
пласт отнюдь не русский (в большинстве своем)?
-Да, это как бы общая культура. Просто музыка - это более эмоциональная, что ли, культура, и
она у нас русская. Потому что так получилось, что мы здесь родились и выросли, и живем здесь, и
испытываем именно вот эти чувства - балалайка, гармошка. А тексты - это то, где я хочу достигнуть
наибольшей разреженности, наибольшей как бы вселенскости, воспринять всю культуру. Это для меня
все равно что перечитать все книжки о всех религиях и при этом остаться христианином, причем точно
знать почему.
Что ты раньше пишешь, стихи или музыку?
-По-разному бывает. Вот сейчас написано несколько новых песен по куплету, по два, и я жду,
думаю, когда придет продолжение. Вообще, стихи появляются чуть раньше, потому что это важнее,
это труднее просто, в них больше информации, музыка все-таки более прикладная. Но и музыка, и
стихи несут эмоциональный заряд, и когда они перекрещиваются, получается песня.
О стиле музыки, ты его как-то определяешь?
-Да. Тонкий и очень концептуальный, хотя в нем море спонтанности. Вот новый альбом,
"Солнце под крылом", в нем много латино встречается. Мне очень нравится этот мелодизм.
Мне показалось, что это ключ к какой-то такой жгучей откровенности, которая, задевая глубины
подсознания, несет неформальные токи, свойственные только этому стилю. Когда я исчерпаю для себя
этот материал, буду искать что-то новое. А вообще, стиль формировался стихийно. Когда я в
восемнадцать лет записывал песни под гитару, это было то на одно похоже, то на другое, но не было
как бы своего импульса, музыкального поля своего, о котором можно было бы сказать: вот, это
найдено. И в этом есть столько-то юмора, столько-то света, столько-то перца, столько-то колдовства,
столько-то запрета какого-то... Это как стряпня, понимаешь, и получился уникальный такой вкус. И
мне кажется, он у нас есть. Что бы там ни было, аккордеон, гитара блюзовая, в то же время
акустическая гитара, которая как бы чесовая, кстати, модная сейчас... барабанщик очень
концептуальный, мелочью играет, такой не просто рок, а всякие узоры.
Что для тебя понятие первичности в творчестве?
-Первичность - это когда в традиционном методе ты воспринимаешься абсолютно новым,
свежим. Это когда идея, Божья идея, например, доносится через тебя настолько непосредственно, что
тебя не замечают, люди воспринимают чистую идею, вот это здорово. С точки зрения отдельной
личности это трудно - мне трудно - я стараюсь вообще об этом не задумываться. Я написал песню и она
вдруг кому-то понравится... Да Бог его знает, как вообще песни нравятся, как это происходит? Я
писал, на какие-то там свои вопросы отвечал, и вот те раз, она кому-то нравится...
То есть когда ты пишешь, ты не подразумеваешь определенного слушателя?
-Определенный слушатель все равно подразумевается, потому что песню ты все равно кому-то
будешь петь, и ты это знаешь. Просто этот слушатель - он в тебе, он нереален пока. Ты думаешь: как
бы вот я ему пел бы эту песню, но ты не знаешь, как и в какой ситуации это будет происходить и будет
ли это вообще воспринято. И когда я понимаю, что тот, для кого я пишу, во мне живет, мне иногда
становится страшно. Это экзистенциальное чувство - потому что очень часто этот "кто-то",
которого я представляю вот так, в жизни оказывается совсем другим и в то же время тем - родным.
А насколько совпадает зритель, который приходит сейчас на твои концерты, с этим твоим
внутренним образом?
-Он очень совпадает, он просто настолько совпадает... Мы, не сговариваясь со слушателем,
понимаем, к чему вообще все это происходит. Это мне очень нравится, и вообще ради этого все
делается, это самое главное.
Миша, ты на концертах любишь, когда освещен зал...
-Я когда вхожу, хочу хотя бы увидеть сначала лица, чтобы петь не в пустоту, это важно,
конечно. А потом это перестает иметь значение, я погружаюсь, можно сказать, в определенное
состояние, потому что граница между залом и сценой меняет абсолютно все... Хотя в одном из
интервью Гребенщикова я читал: есть песни, которые он может петь, необязательно погружаясь в
какое то состояние. Надо просто сидеть на кухне, разговаривать и тут же песни петь - типа
продолжение разговора. То есть то, о чем я говорю, о чем я пою - это одно и то же, а песни - это пики,
что ли, в разговоре, они становятся как бы крылатыми фразами -- это мне очень близко, но это на
кухне, кухня и сцена разные вещи.
Раз уж ты заговорил о Гребенщикове: известно, что это одно из самых твоих сильных
пристрастий...
-Последнее время мне часто встречаются люди, которые все время ругают Гребенщикова: а
вот он такой двойственный, и, вообще, он не искренен... А я в свое время заслушивался
"Акустикой" -- думаю, не искренний человек не мог такого написать. Кстати, до сих пор
считаю этот альбом вершиной творчества "Аквариума".
Твое творчество спонтанно или это осознанный процесс, продуманный?
-Видишь ли, когда я писал первые песни - это был, конечно, неосознанный процесс. Но
когда ты начинаешь писать второй альбом, третий, то ты волей-неволей начинаешь ухватывать ту
нить, которую раньше брал каким-то испугом, махал руками и, наконец, ее касался - вот, вот... Как
первый раз плаваешь. Теперь ты входишь в воду уже там, где ты знаешь, выбираешь место,
приходишь с полотенчиком, профессионализм появляется такой. И все равно ты это делаешь
спонтанно, потому что если этой спонтанности не будет, будет очень скучно просто.
Ты можешь оценивать свое творчество, глядя на него со стороны?
-Нет, не могу. Но я каждую песню внутренне обстебываю, без этого не обходится. Так я,
собственно, и научился писать точно. Потому что если я не замечаю в чем-то абсурда, то абсурд
пожирает идею стиха.
Для меня все перестает быть ценным, если нет ощущения реальности. Реальность всегда
жестока, противоположна романтизму. То есть он в ней уживается, но романтизм смешон, когда
человек сталкивается с кошмаром жизни и, неожиданно для себя, меняется на все сто процентов. От
романтики не остается камня на камне. Или остается в какой-то болезненной форме, как в одном
спектакле: "Конечно, это все ложь, но зато приятно...". А мне всегда хотелось сказать, что
раз приятно, то это уже не ложь, и в этом есть особый смысл -- высокий. Реальность, которая приходит
к тебе в виде ужаса жизни, на самом деле послана Богом, она очень важна и нужна, и если это понять,
будет легче, и даже смешно, а не страшно. Надо просто понять, что с тобой - вот где победа. И для
этого, собственно, мы и живем. В общем, понимаешь, можно сказать, что это все Большое
Божественное Стебалово.
Я сейчас не чувствую вообще никакой перспективы, ни для кого. Раньше было ощущение
такой стабильной беспросветной жопы, но с этой жопой можно было бороться, можно было из этой
жопы быть изгнанным, можно было быть изгоем внутри самой жопы и так далее... И было ощущение,
что когда-нибудь все станет ясно, либо сейчас прямо, либо уже совсем скоро. Но прошло время,
прошли годы - они быстренько пронеслись, перестроечка сработала, и во время перестройки все очень
сильно ждали, что вот-вот жопа кончится, вот сейчас она перестанет быть, вот уже все - еще один шаг
и жопы не будет... А она не кончается, и все идут, идут, идут глубже и глубже в эту жопу. И теперь
выяснилось, что она, оказывается, не зависела ни от чего внешнего... Социальная среда, конечно,
усугубляла, но вот среда изменилась, -- а жопа нет. Потому, что эта жопа принципиально была в нас.
И избавляться от нее надо именно в самом себе.
Как получилось, что от старого состава "ДУХОВ" остался только ты, а остальных
музыкантов заменил "КАЛИПСО БЛЮЗ-БЭНД"?
Это опять же случай, так получилось, что мы с ними уже все прорепетировали, потом Кашин
уехал, его заменил Костя на аккордеоне, и группа получилась замечательная. Я просто дождался
этого, я собирал группы, они разваливались, еще собирал. И вот результат.
У тебя сначала появилась картина "Солнце Под Крылом", а потом уже песня,
давшая название альбому.
-Да, это помогало мне просто. То есть темы песен и картин не могут быть разные. У меня есть
картина "Читающий На Ветру", а сейчас я написал песню "Читающий На
Ветру". Но картины я все-таки воспринимаю больше как хобби, как помощь.
У тебя есть строчка: "Мы не играем в любовь...", но в то же время песня
"Игра". Так играем или не играем?
-Очень четко сказано: мы не играем в любовь. Поэтому, собственно, в этой песне и есть это
слово - любовь. Мы не играем в любовь, а во все остальное... Во все остальное мы можем играть.
Любовь для нас - это святой способ и цель, это вообще самая реальная вещь, она от Бога дается...
Когда ты не понимаешь, о чем поется в песне, но чувствуешь - в этом что-то есть, ты
начинаешь искать ответ, в книге или где-то еще, пытаешься проникнуть в тему, мучаешься, и наконец,
понимаешь, что к чему. И так потихонечку интересно жить.
С Михаилом Башаковым беседовали
Маша Станиславчик
Наташа Миловидова
