РУССКАЯ РОК-ПОЭЗИЯ
Не Нева затопляет улицы, как у Пушкина ("Стояли
стогны озерами, //И в них широкими реками // Вливались
улицы..."40), а сам город "берет штурмом"
"финскую финку залива" и "режется насмерть чухонской
водой". В этих строках Шевчука налицо инверсия традиционных для
Петербургского текста ролей города (камня) и реки (стихии воды). Город
предстает у этого автора как активное и притом разрушительное начало, в отличие
от традиционного представления, наделяющего этими качествами Неву.
Олицетворение
города продолжает разворачиваться в следующей строфе вступления:
Серое нечто с
морщинистой кожей,
Усыпанной пепельной
перхотью звезд,
Стонет и пьет
одноглазая рожа.
Жалко скребется в
затылке прохожий
Бледным потомком
докуренных грез...
Этот Петербург резко отличается от величественной и
мрачной картины, нарисованной в композиции "Черный пес Петербург", но
для Шевчука таковы две ипостаси одного и того же города. Использование
грубой, просторечной лексики ("ухмыляется", "рожа"),
сниженные метафоры ("прокисшая зола", "пепельная перхоть
звезд"), нарочитый антиромантизм помогают создать образ
"усталого", "грязного" мегаполиса, доставшегося в
наследство потомкам героев Гоголя и Достоевского. Город предстает
нарочито приземленным, абсолютизируется его
непарадная, изнаночная сторона. Этот Петербург состоит, кажется, исключительно
из "углов".
Финал вступления к
"Ленинграду" заставляет вспомнить романы "Труды и дни
Свистонова" и "Козлиная песнь" "могильщика Петербургского
текста" К. Вагинова. В предисловии к "Козлиной песни" Вагинов
восклицает: "Петербург окрашен для меня с некоторых пор в зеленоватый
цвет, мерцающий и мигающий, цвет ужасный, фосфорический. И на домах, и на
лицах, и в душах дрожит зеленоватый огонек, ехидный и подхихикивающий"4!.
У Шевчука возникает
тема Петербурга как мертвого города, "кладбища культуры":
Кладбище. Небо,
хлебнув политуры,
Взракетило дыбом
антенны волос.
Мне снится поток
сумасшествий. С натуры
 
|